...а я бросилась в дом. Стою в летней кухне и думаю: выйти или нет? он такой чистенький... не знаю, буду, как говорил дел, "держать штилевую". Пока буду...

В общем, прокричал он мне в спину что-то… хотя не «что-то», а вроде как просил показать ему места. Вокруг. Ща-аз! Разбежалась! Я ему что, экскурсовод, что ли? Пусть садятся в свой навороченный джип и вон – сколько километров по шоссе, я не знаю, но в Ялту приедут. Там им все будет: и экскурсии, и белые пароходы.
А я в тот день надела заляпанные смолой шорты старые и пошла таскать воду с ключа. Наверно, всего ведер десять натаскала! Когда я поднималась вверх по этому склону, ободрала себе руки о густые колючки, растущие там; разбила коленку об особенно острый камень; и расцарапала икру выпирающим кончиком ведерной ручки. Да и ноги конечно, исколола об этой, природой набитый плитняк. Пятки горели, когда я возвращалась… но зато как было приятно плеснуть прямо на ноги ледяную воду, шлепать босиком по чисто промытым полам! Я все успела к приезду деда; он вернулся веселый, хмельной, с коробкой разной всячины – и новые два тарелки, и коробка ниток, и две пачки иголок, и мотки капрона для сетей… Долго гладил меня по голове, невпопад смеялся, что-то начинал рассказывать и забывал. Я ему согрела хинкали, который сделала с утра – а он так и уснул за столом. Я насилу перетащила его на кровать – точнее, помогла перейти и ушла в свою комнатку.
А наутро он ушел в море – на зорьке. Наверно, решил половить еще на старые сети, может, и не порвутся. Я с утра подоила козу, прокормила куриц и злого оранжевоклювого петуха, только вышла во двор… О-па! Опять стоит. Нарисовался. Чучело нарядное.
- Привет! – говорю ему без собой улыбки.
На мне все те же заляпанные смолой шорты и футболка, которую в прошлом году мы нашли на берегу – черная, с надписью FUCK JOB! Ну, мне его натурально жалко стало. Стоит, тонкошеий, и глазками своими чистыми лупает. Я ему говорю:
- Ты там, того… показать, где купаются, просил. Пошли, я туда белье отполаскивать пойду… заодно покажу.
Ну, после этого возвращаюсь в дом, беру два ведра с бельишком, кое-что сую себе в карман шорт и выхожу.
Тоже мне, чучело синеглазое!

Как я ненавижу этот дурацкий вопрос: "Как поживаешь?". Мой дед отвечает обычно - "Каком кверху!". Но я молчу, не хочу его обижать. просто отжаю ему одно ведро, поменьше и иду к шоссе; сначала к шоссе. Я яростно перемалываю босыми ногами горячую пыль, тут почти черную и молчу. Ну, как я ему скажу, где моя мама? Я сама не знаю... Точнее знаю, но не хочу вспоминать. Точнее, это было давно... Я запуталась. Молчу. Вот дойдем до моря, придумаю, как сказать.
А пока надо ему что-то сказать про соль. Действительно, я даже как-то не задумывалась об этом...

Он видно, заигрываети: вот, водой плеснул. Да мне по фиг я и сама мокрая уже вся... Ну, уж нет! Еще чего! Купаться с ним не буду. Старый купальник порвался еще на Каспии, а нового мы с дедом так и не купили. Да мне и не нужно. Я голышом купаюсь… в ЧОртоволй Бухте. Ее так и зовут – чОртовая. Одни говорят, что там под водой  лежит затопленный катер немецкого коменданта Крыма, еще с войны, с золотом и драгоценностями – и типа как скелеты там сторожат сокровища. Другие рассказывают, что ночью в бухте прыгают огоньки – как маленькие шаровые молнии, это бесы… не знаю. Я ночью туда не хожу. Бухта почти не видна с берега, она загромождена каменный грядой – когда-то тут прошел сель; и приникнуть в нее можно, зная дорогу между огромных валунов. К тому же она заросла чертополохом и травой в пояс, ее незаметно; только я пробираюсь по ней, босыми ногами нащупывая правильный путь, камни в густой траве… но я уверена, что уж ТАМ-ТО меня никто не увидит!

Я молча прополаскиваю остатки белья – дедовы полосатые тельники. Он любит все полосатое. Я вообще неразговорчивая по натуре. А этот пацан трещит, как сорока. И голосок такой тонкий, задорный… "пионерская зорька», меня так дед передразнивал в детстве, сама-то я даже не знаю, что это – зорька… может, птица.

Что-то он спросил про вьетнамки. Я фыркнула, посмотрела на него, как на придурка:
- Ты сам-то пробовал по нашим дорогам во вьетнамках ходить?! Рвутся моментом… Да и потом резина противная. На фиг мне резину на ногах таскать?
А он все про свои вьетнамки. Я не выдерживаю. Вообще-то, работа уже закончена. Я фыркаю, присаживаюсь на ближний камень, на его скользкие коричневый мох. Кладу ногу на ногу.
- Бо-ольно ему… Подумаешь! Вот, смотри.
…и достав из краешка шорт специально воткнутую в кожаную плетенку иголку – ту самую, цыганскую, я колю ей в пятку. Да, в мою шершавую слегка желтоватую от пыли пятку. Больно, конечно, но не очень. Надо просто знать… Я выдергиваю иголку, вижу, как у него, бедняги, глазки выкатились и… показываю ему маленькую капельку крови, появившуюся на этой пятке.
- Видал?! А ты так можешь?!
Он только сопит и снова глазками лупает. Ну, ладно. Я опускаю ногу в ключ, под струю ледяной воды и говорю, уде больше для него:
- Ладно… Так раньше ведьм проверяли. Мне бабка рассказывала. Просто к боли можно привыкнуть… а можно всю жизнь хныкать. Камни, камешки. Так не удобнее. Но так – проще!
Как ему объяснить, что я давно уже не чувствую этих жалящих камней? Нога сама выбирает рельеф, как-то сливается с ним, что ли… Это все такие вещи, о которых уже не думаешь.
Ну-ну. Пусть московские хиляки удивляются… Я не то, что бы решаю его добить, нет; но мне просто это надо. Отряхнув с лица лезущие на лоб волосы – они у меня в самый ненужный момент лицо закрывают! – я достают из заднего кармана шорт еще кое-что. Ну, от этого у него точно, штаны спадут. Это бабушкина трубка. Костяной чубучок, костяная чашка с медной отделкой. Я свинчиваю эту трубку из двух палочек – длиннющий мундштучок получается, бросаю туда комок заранее скатанного табака и прикуриваю. Стащенными у дела спичками. Хорошо, что он не видит!
…И вот выпуская дым, я ему так небрежно-небрежно говорю:
- А купаться – вон можешь сходить. Вправо по берегу, там тропинка на песочный берег… Только носки не забудь снять, купальщик!

Да, немного нехорошо получилась. Я тогда докурила трубку – немного забила, на пару-тройку затяжек… Дед не знает, что я курю, ну, и пусть не знает. Бабка научила. Она говорила это еще матери: мол, чем курить всякую гадость сигаретную, с химией, возьми лучше мою. Мать тогда только приехала с первой командировки на Кубу, красивая, загорелая. Смеялась, раздаривала кубинские папироски такие коричневые – которые и сама покуривала. Помню, как сабо, которые она приезда с Кубы, с какими-то жемчужинками, порвались в автобусе и мы шли через парк к дому босиком. Я маленькая была, но это помню… Ну вот. А потом. Потом я нашла эту трубку, уже бабка умерла, уже мамы не было… И мне так сильно захотелось. Захотелось как-то связаться с ними, чем-то, что ли…
В-общем, я докурила, взяла белье и дунула к дому. Зачем я этому мальчишке?! Пусть плюхается. Я даже не знаю, о чем с ним говорить. И смотрит на меня все время со страхом и удивлением. Тоже достает немного. Типа: ты как можешь так жить? А я вот могу. Могу и живу.
А когда забежал во двор, я как раз последнюю сеть сшивала. Сижу, рядом Дуся носится, собачонка наша, прибилась этой весной; то в горы убегает, то на нашем дворе… Ну, я слышу у калитки его шаги.  Опять в сандаликах своих тракторных идет! В-общем, я на Дуську шикнула, к сараю ее отогнала и вышла. Он стоит, что-то за спиной прячет. А я в старом платье, синем, с морскими чайками. Поковыряла пальцем ноги пыль перед калиткой, чувствую – смущаюсь. Сморозила:
- Привет… ну что, не утонул вчера?
И сама аж покраснела. Вот дура-то!

…В-общем, он подарил мне эту штуку, красивую. Набор булавок. И тут – я даже не знаю, как описать. Такое учудил, что… В-общем… в-общем, поцеловал.  У меня это было уже раз в жизни, и еще было… одно… но это все ерунда, ерунда, ерунда!!! А тут он поцеловал… и я онемела просто… а он побежал. Рубашка мелькает – как парус… я вернулась к сети, Дуська заливается, села на чурбачок. Тут дед из дома – с трубкой в зубах, в тельняхе и «чортовых штанах». Седые волосы растрепаны. Смотрит свирепо:
- И ты долго копаться будешь, коза такая?!
…Нехорошо как-то с этим Сережей получилось. Будь бы он взрослее. Активнее, что ли… Я ведь молчунья по жизни. А он все что-то бренчит…  ни о чем. Хотя пацан хороший. Добрый.

- К раскопкам? А-а… А они оттуда уехали уже. То есть переехали. Не, они сначала за Бухтой Белка стояли, это которая у закрытой рыбконторы, там Дикий пляж за ней. А сейчас еще дальне, за Чортову бухту ушли. Да вы, знаете, что? Вы идите прямо вот, по шоссе, ну немножечко так между шоссе и берегом. И наткнетесь прямо на рельсы, ржавые. Это узкоколейка из карьера ведет, она там прямо в море уходит! Вот по ней налево и я палатки там видела. Это, наверно, они и есть…
А остановится…. Там напротив дед живет, одинокий, Федот. Можете у него! Ну, а у нас… У нас…
Я растерялась и оглянулась на дом. Ворчание деда, жарящего себе картошку, доносилось оттуда очень четко – заглушая скворчание сала.
- Я ща у деда спрошу!
И я бросилась в дом, выпустив топор, которым обстругивала зыбовки для сети.

Да, вот этот парень мне нравится. Высокий сильный, как этот… как викинг. Как из фильма! С таким бы прогуляться в Судаке по базару… пусть курортницы облизываются… А у меня и платья для этого нет. Бегу к деду в дом:  сидит за столом, трубкой дымит своей, стекло прилаживает. А, ну да, к компасу. У нас на лодке компас старый, дед его как-то сетью вытащил. Бронзовый, массивный, как горшок и надписи не по-русски. В Чортовой Бухте рыбачил. Он давно говорил: пойдем весной в море, на лодку его и присобачу… Сейчас стекло меняет.
Я подошла, села, смотрю на него. Я так всегда делаю, чтобы он не ругался, что мешаю. Он бровями пошевелил, говорит: «Что, козулька? Чего пришла?!». Это ласково у него. Я ему рассказала про парня, по то, что дом ищет. В общем, говорю, а у самой сердце екает. Дед сопит, стекло протирает – еще и ацетоном воняет! Потом говорит: «Нравится?». Ну, я покраснела. «Да ниче!». И дед на меня посмотрел – а глаза у него голубые, пронзительные такие.
Ладно, сказал, пусть остается. Он сегодня на три дня к Судаку пойдет, на рыбные места, говорят, там кефаль пошла. На его топчане устроится можно.
И ведь ничего больше не сказал! Я когда из дома вымахнула, забыла: не сказала деду про деньги! Сколько денег спросить? У нас на побережье любой сарай сумасшедших рублей стоит. В-общем, все несладко – во дворе влетела в лепешку от коровы Цыгана Кости, вчера приводил на продажу, чуть не шлепнулась… И такая вот, с одной ногой в коровьем кизяке, иду к калитке. Волосы со лба откинула, фыркнула.
- Эта… Оставаться можешь. Дед разрешил. Только после полудня. Как солнце заходить начнет. Я деда на берегу отправлю, помогу…. Потом и тебя поселю.
И смотрю исподлобья. Черт! Чо сказать, не знаю. Про где купаться я ему сказала – может, он туда и пойдет.