Интересно, как она разбирается... по-своему... Парень этот - мой знакомец, тот смаый, из "курилки". Сережа. Шестиклассник, а уже с таким моднгым "дипломатом"... Хотя ж это у них как раз немодно сейчас. Все рюкзачки.
И ведь ей больно было, я видел. а не разоралась, поймала его, говорит: "Юноша, куда бежим?". А ласково, так аккуратно отстранила. А сама пальцы на ногах от боли поджимает, по босоножками видно.
В-общем по ошейнику я тут случайно иформацию получил, подумаем. А три этих девушки у меня самого интерес сразу вызвали - да по лицам только. И я вот иду и думаю: знаете, проблема в чем? проблема и в школе тоже - дефицит сильных, ярких характеров. Личностей. Я ненавижу серость, эти все хрю-му, хорошистов этих. Да пусть будет мерзавец конченый, оторва какая-нибудь, но с ХАРАКТЕРОМ! С поступками! с тем, за что ожно зацепиться!!! И вот пол лицам девчонок видно: многое пережили, многое попробовали... но это ЛИЧНОСТИ! А личности я уважаю. Наполеон залил кровью полмира, Македонский сокрушил великие царства, крови пролил немеряно, Петр Первый... Анна Иоанновна! Павел Первый! Александр Третий! Их можно костерить, это были диктаторы в своем роде, но это ЛИЧНОСТИ БЫЛИ!!!
Мне эти девчонки нравятся - честно, заочно. у них не-серые лица. А это уже хорошо. Остальное - разберемся.

Да, подумал еще и  не нашел в мыслях изъяна. Вот хотя бы тот же Игорь Калистратов - который то клей нальет, то "дротик" кинет. Мелкая душонка, все исподтишка. Оссподя... тоже мне, Рэмбо Местечковый! Он ни нак какие сильные поступки не способен. И он мне противен больше, чем самая жуткая и развязная "оторва" из 11-х.

Отредактировано историк Яхонтов (2008-02-08 08:03:20)

…и запомните, все , что вы до этого изучали о движущих силах, социальных формациях, угнетенных массах, верхах и низах – все это наплевать и забыть! Понятно? На самом деле, что бы и кто бы не говорил, массы историю никогда не делают. Массы, это по большей части всегда рабы, быдло, люмпен-пролетариат, мещанская сволочь, СТАДО. Историю  делают люди, личности, управляющие толпой, бросающие ее на разграбление Рима или защиту Отечества; открывающие Америку для себя или же везущие шелк из Китая – тоже для себя! На самом деле Октябрьской революции могло бы и не быть. Запросто! Что бы там не говорили об обнищании, то да се, Россия могла бы простоять еще 50 лет. А может и сто… - я хожу между партами, точнее, в узком пространстве между двумя рядами.
Моя арена образована ими, двумя крайними, и все время натыкаюсь  взглядом на одно и то же. Холодно поблескивают тонкие очки Маши Флимер, цейсовские «чечевицы» артиллерийских дальномеров; чернеет шапочка смуглого Романа Ревского – я еще докопаюсь до этой шапочки, но не сейчас, не сейчас… Сзади торопливо пишет Дмитрий,  и тоже, выводя в тетради изумительно круглые, аккуратные буквы, Женя Еранцева сверкает глазами. За партой у окон сопит от усердия серьезный Илья Гяуллин – и за ним щурится красавчик Бонд – Тима Бондарь. Он ничего не записывает. Ему все перепишут, я уверен.
- …но появился круг  людей, которые смогли на деньги германской разведки устроить маленькую заваруху. Проще говоря, бучу. Дальше процесс в какой-то мере сал неуправляемым – так тогда всегда бывает в истории.
- А Россия кому мешала-то? – басом спрашивает с третьей парты в центре кривляка Роман Крайнев.
Сидящая с ним жгучая волоокая татарочка Галя Мухаметова только усмехается полными губами. Вообще я такие всплески любознательности, врывающиеся в мою речь, не приветствую, но сейчас минут пять до звонка, черт с ними.
-Кому?  Вот, представь, Роман: ты – Ленин, а я - Российская Империя. Да не напрягайся, шучу, из тебя Ленин, как из моего пиджака плод фейхоа.
- Фей… че?
- Потом объясню. Итак, представь ситуацию…
По классу прокатывается смешок. Одновременно заинтересовываются даже Мульпямяэ с Раевских, тихо беседующие на самых задних партах. Роман ндувает щеки, изображает лысину, выкидывает вперед руку с «кепкой» - шапочкой, в общем, отрывается по полной.
Но тоже слушает.
- Так вот, ты – Ленин… тебе уже под сорок, бабок нет, известности не приобрел, практики адвокатской ноль. И че? Тараканов бушь в комнатенке гнилой пугать да супчик хлебать?! У такого «юриста», как господин Ульянов, иных перспектив не было. По нормам начала ХХ века в своей профессии он, увы, был полный обсос... мелкий чиновничишка. То есть, прикинь: пришел ты на урок не готовый – а я – аблом-с! – устраиваю тотальную контрольную. Выход у тебя какой?!
- Урок сорвать! – с явным сожалением за запоздалое решение говорит Крайнев.
- Правильно, роман! Вот так товарищ Ленин и сделал. Сорвал урок во всей империи. Устроил бузу. Тем более, что от господина Парвуса рекой текло немецкого золото Так что, ребята, массы в этой истории – это толпа и быдло. Историю делают личности, пастухи этих миллионных человечьих стад. Но мы, оберегая свое самолюбие, об этом не говорим. Если такому пастуху удается его мелкий, глубоко личные и даже мелочный замысел, мы говорим: «он повернул историю вспять!», а если нет… ну, не в масть пошло, то злорадно констатируем: «Ему не удалось нарушить справедливый ход Истории!». И потому, что…
Звонок. Я поднимаю руки, показывая – аут; это тоже часть нашей «конвенции» с ними – они не бузят, но я ни минуты не держу их после звонка. Чисто договор, по понятиям.

После урока у моего стола – точнее, стола Веры Александровны, занимаемся временно в алгебре, водоворот. Я раздаю всем сестрам по серьгам.
- Тина, вот твой дневник. Ничего не написал, взросленькая уже… Но будешь еще раз всякую хреноту мистическую рисовать во время объяснения новой темы – в коридор отправлю. Гяуллин, а тебя в следующий раз вместе с рюкзачком сгребу и в коридор тоже… Чего?! Кого платить?! Ща-з! По судам здоровье растеряешь. Ага! Валюшенька? Чего, милая? Карты вернуть? Садись, пиши расписку: так и так, мне, Колмаковой Валентине Батьковне, учитель Яхонтов А. Н. возвратил карт колоду, 36 шт., в которые я играла на уроке истории с… не хочешь? А у директора их забрать хочешь? Ну и что, что «денег стоит»?! Это, к твоему сведению, предмет азартных игр, в школе официально запрещенный… Дима! Да ты хоть по «Гитлерюгенду», хоть по дивизии СС «Мертвая голова» пиши… я не горком партии! Су Чен, когда рецепт морковки на урок принесешь?! А, зажала, да? Не видать тебе зачета!
Вот так, перешучиваясь и поругиваясь, я растворяю эту толпу. А когда поднимаю голову, то вижу перед собой две застывших каланчи: Раевских и Мульпямяэ. У первой пирсинг размером с вишню в пуке и на языке, кажется, у второй – скромнее – вносу. Они мерцают этими квазибриллиантами и явно чего-то хотят.
- В чем проблемы, барышни?
- Алексей Николаевич! – говорит Раевских мелодичным голосом – А вам, говорят, в новом кабинете надо шторы повесить… да?
- Ну… надо. А что?
- А давайте мы с Варькой и повесим. Нам все равно делать нечего…
- Вы… повесите?! – до меня с трудом доходит смысл сказанного – за просто так?
- Стопудово! Мы ж высокие…
- погодите… Мне там и шкафы надо собирать. Я пацанов хотел попросить.
- пацанов? Щас! Варька! Крикни их!
Мульпямяэ бросает рюкзачок на стол, резво бросается к окну, распахивает его и оглашает двор гортанных голосом:
- Эй, Гауллины! Эй, блин! Сюда иди, я сказала!
На помощь ей приходи Раевских: я слышу ее  визг: «Вы чо, блин, корни? Не врубаетесь, да?!». Мульпямяэ в это время задумчиво рассматривает  портреты математиков в кабинете и спрашивает:
- А они чо… золото типа по реке переправляли?
- Кто?
- Ну, немцы – Ленину. Вы ж сказали: типа, рекой текло…
- О! Нет, это такое выражение. Дело в том, что червонцы, десятирублевки российской империи, были золотыми.
- Взаправду?! Совсем?
- Ну, в них был большой процент золота. Сейчас такой червонец примерно полтинник баксов стоит.
Я смотрю на ее чувственный нос с хищными ноздрями и вдруг спрашиваю:
- варвара, а ты в самой Молдавии родилась? Под Кишиневом?
- Я?! – она словно пугается – А вы откуда знаете?
- Да просто подумал…
- Неа. В деревне под Яссами. Белучекрве называется.

…Через три минуты оба брата Гяуллины – серьезный Илья и дурашливый очкастый Ваня, заходят в комнату, как бычки, подгоняемые невидимой хворостинкой в руках Раевских. Все четверо страстно дают мне присягу на верность в ближайшие четыре часа.
- Ладно… ну, пойдемте в пристройку. Сейчас я ключ возьму! В-общем, чай и пирожки с меня.
А еще через полчаса я с ребятами собираю отечественную красноярскую стенку, которая должна занимать часть кабинета – рабочие мне ее уже принесли. Это дело долгое трудное и изобилующее поводом для матерков. Все отверстия перепутаны, половины шурупов нет, пазы не сходятся.
Девки вешают шторы – темно-лиловые и кисейные. Я смотрю на них изредка. Обе взгромоздились на подоконники, пришлось разуться. Мульпямяэ сразу забыла о босоножках, шастает от окна в другой угол класса босиком, я вижу ее ноги и понимаю: конечно, в деревне. Широкие ступни большого размера, с пальцами – похожими на корни дерева – с плоскими массивными фалангами, смуглые, с широченной пяткой, крестьянские. По цвету они почти сливаются с коричневым линолеумом. А вот лак на ногтях – дорогой и безвкусный, янтарный, грубовато нанесенный, явно сама наносила. Напротив нее – Раевских. Виталина начала спрыгивала с подоконника, с рудом попадая в кроссовки, но потом плюнула, сняла синие носочки и тоже осталась босая, плюнув на все. У нее, наоборот, узкие ухоженные лапки, с перламутровым лаком; сейчас на каемке розовой пятки – собранная с пола грязь. Но в общем, чистенькая такая стервозинка.
То, что они обе стервы, я уже понял и ничуть не комплексую по этому поводу. Девки ору друг на друга, ругаются, отбирают друг у друга шторы: «Казза!», «Ты че, коровень!», «Стремная ты задница!», «Отсекись, шиза!» и так далее. Но беззлобно; я понимаю, что это ИХ СТИЛЬ общения, выработанный не одним месяцем и глупо их корить за это. Ну что они, на девиц из Смольного похожи должны быть?! Это вообще несносно – гнобить других за то, что их стиль общения не совпадает с твоим.
В разгар работы влетает Вика Ковригина. Кабинет оглашается воплями: «Ты че, казза драная!», «где терлась, курва?», «Ваще коровень!». Но и Вика тоже не обращает внимания на это, поглядев на девок, скидывает в угол свои сабо с желтыми заклепками, начинает подавать шторы.
- Алексей Николаич, а вы кем хотели стать, ну, когда в школе были?- спрашивает Илья Гяуллин.
- кем? Железнодорожником…
- А почему?
- Да фиг его знает – в самом дело, про это ему объяснять не рано, но сложно – Да так… по приколу пошло.
- А я… я хочу в МГИМО поступать.
- В МГИМО? Круто.
- А в Татарстан поеду – бросает пыхтящий над дверкой Ваня.
- Зачем?!
- Женюсь. Ну, штуки две возьму…
- Кого?
- Жен, конечно. Там можно.
Толстеньки, постоянно скалящийся, очкастый, он производит комичное впечатление. На меня нападает приступ веселья.
- Ты как Вовочка…
- Это как?
- А папа сидит, читает газету. Потом Вовочку спрашивает: сынок, ты кем стать хочешь? Поди космонавтом? А Вовочка говорит: не, пап, я хочу быть – сантехником, разносчиком пиццы и мойщиком бассейнов. Папа чешет репу, а потом оборачивается и кричит в кузню: э, мать… плохо дело! Похоже, он ту самую кассету нашел…
Следует секундная пауза, потом в моем странном классе-замке грохочет ржач. Раевских роняет тяжелую штору. Тонко смеется Вика. Похохатывает Варвара. Заливаются пацаны.
- Ну, все! – я разгибаюсь – Щас, Илья, поставим вот эту секцию и передых. Берись, опускай… А, БЛИААААААААААА!!!!!!!
Я прыгаю на месте, потому, что Илья отпустил полушкаф, грянувшийся мне на ноги. Он сконфужен:
- Я думал, вы сказали: «оТпускай»…
Девки опять ржут. Я с трудом отхожу от болевого шока, ковыляю к пиджаку в углу.
- Ой, мать в бога душу… ну, тоже мне! Так… Вот полтинник, Вика, сгоняй в соловку, дам еще что-нибудь от началки точно осталось.
Девушка берет полтинник, и, так и не обуваясь, выскакивает за дверь. Столовка – ниже этажом. Но проходит минута и она вовзвращаеся обратно: под конвоем нашей златоголовой Веры Александровны. Двойник Литвиновой рвет и мечет.
- Это что такое?! Ты бы еще голая побежала! Куда без обуви? Алексей Николаевич, это что такое у вас тут? Они же придатки себе застудят! Сентябрь месяц!
- Угу. Если еще узнают, где – сквозь зубы бормочу я.
- Что «где»?
- Придатки. Где у них все остальное, они, слава Богу, знают…
Девки хихикают; математичка хлопает челюстью, как мусорная машина, поглотившая очередную порцию и, круто развернувшись, уходит. Вика влезает в сабо.

Когда мы попили чаю с пирожками, наступает тягучая пауза. Раевских, сидя на подоконнике и беззаботно болтая испачканными пятками, говорит мечтательно:
- курнуть бы…
- Так! – гаркаю я – Отставить! Мне что, с вами в курилку идти?!
- Не. Ну, мы щас сбегаем…
- Не надо… На территории школы тоже запрещено. Короче – подытоживаю я – Есть такой вариант: я не слышал, чего вы сказали. Так, для сведения – окна открываются, двери запираются, в углу класса красная кнопка на щитке – вытяжка. А я пойду… по делам. На чертверть часа. Понятно?!
- Ага!
И я с легким сердцем покидаю историю. Как говорил Понтий Пилат, главное – гигиена. Надо вовремя умыть руки.
Прохожу по второму и тут на лестнице мне попадается физручка. Я ее раньше не видел, первый раз. Матильда… да, Матильда Дебенгоф. Вот классная немка! Как они и говорили: «Крафт дурьх Фройде», Сила через радость! Гренадерского роста, над верхней губой остатки ежеутренне сбриваемых усиков, ноги-рельсы впаяны во вьетнамки, а ноги это просто некое механическое чудо заводов Фокке-Вульфа, обтянутое кожей, сто сорок лошадиных сил в каждой ступне. От физручки приятно пахнет потом здорового организма, рука прижимает оранжевый мяч к массивному бедру… Лицо лошадиное, зубы торчат. Но она хороша!
- добрый день…
- Здравствуйте!
Я иду в подвал.

- Че, типа, больно, да?
- Сука ты конченая, лохушка! Казза! Чо было меня за волосы хватать?!
- А чо ты дернулась?
- Да ничо! Так бы и посмотрели, че у него там?!
- Ага. Там у него бомба, мля. И гранатомет.
- Отсекись, казза! Тебе-то че?!
- Не «че», а палево.
- Да иди ты, заманала уже – палево, палево! Посмотрели бы и все. Пацаны все равно на стреме стояли.
- А если бы он потом сказал, че у негот пропало что-нить?
- Да пошла ты, лохань стремная!
- За лохань ответишь, поняла?!
- Да лана… че, клок волос выдрала! Я посмотрела бы и все. Че, блин, влюбилась, что ли, в историка?!
- Дура ваще.
- Ага, я дура, вы с Викулем охрененно умные обе.
- Иди в жэ.
- Сама иди в жэ! Паш-ш-лв отсюдова!
- Сама пошла дура! Тьфу!
- Лохушка! Коровень!
- Чмо конченая!
(Мульпямяэ бросает несколько слов на молдавском, плюет на асфальт и они с Раевских расходятся в разные стороны. Вика остается одна, смотрит им вслед неуверенно, потом со злость пинает подвернувшуюся сигаретную пачку и идет домой третьей дорогой)

Отредактировано Три деффки с 11-го (2008-02-11 14:59:53)

Скверная у меня привычка – уходя из класса, его не запирать. Да, собственно, таскать-то оттуда нечего пока, кроме мела и стульев. Ну, вот, сходил «куда-надо», прихожу… а рядом со стопкой портретов присела на пол та самая девушка. Да, да, она меня так нахально спрашивала про конкурс… ну, не нахально, просто так кажется из-за ее высокого и звонкого голоса. Как сталь об сталь… Мда. Это та самая, из школьного совета…
А ведь смутилась. Быстро встает. Гламурня девочка. Кофточка модная, жилетка с блестками, юбка не длинная, ни короткая. И закрытые туфельки на умопомрачительных шпильках. Ну, ясно. Невысокая, поэтому из-за роста отчаянно комплектует. Смотрит на меня совершенно холодными серыми глазами:
- Извините. Я просто хотела посмотреть!
- За показ денег не берем! – шучу я – Рад… познакомиться. Я еще не всех знаю.
- Герштейн. Алиса Фридриховна! – говорит она со значением и протягивает узкую ладошку с нефритовым колечком.
Ох, как же я ненавижу эту сволочную партийно-советскую да еще западно-феминистскую привычку мужчина и женщин "ручкаться»!!! это противнее, чем с бомжом целоваться… для меня. Противоестественно. Но не целовать же мне руки одирнадцатикласснице! точно, в педофилы запишут. Я пожимаю эту ледяную отливку из легированной стали – одни косточки! – говорю:
- Очень приятно. Алексей Николаевич… А это – портреты. Кстати. Вы не поможете мне их повесить?
Она с сомнением смотрит на свои туфли, на ноги, обтянутые темными колготками, потом на серый выгиб стены. Я успокаиваю:
- Ничего, я на стул встану, а вам только подавать…
- Хорошо.
Кладет сумочку на стол.  Интересная сумочка – на пару-тройку тетрадей да учебников! А где ж остальное?! Я подвигаю стул к деревянной выгородке, устроенной мне плотником. Алиса тем временем осматривает класс.
- Да уж… это вы сами придумали так парты поставить?
- Да ерунда получилась. Я, наверно, переставлю. Амфитеатром.
- А вам разрешат?
- Я такой человек, Алиса… Фридриховна, что делаю, не спрашивая. Если убежден в своей правоте. А я почти всегда в ней убежден! Вы срывайте эту бумагу, на пол прямо бросайте…
Я принимаю из ее рук первый портрет. Хорошие портреты! В массивных рамках – под старину, рисунки в манере сепии, коричневатые, рельефные. Графика. Да, хорошо, что я уговорил Александру Владимировну взять не стандартный набор Рособразования, а сделанный на заказ. Ох, и достанется же мне за эти портреты! ну, уж такая моя судьба – битым быть. Интересно, заметит она, эта гламурная одиннадцатиклассница, ряд подвохов?
Но Алиса спокойно подает мне первый портрет.
- А… это русские цари, да? – равнодушно говорит она, рассматривая суровый лик Ивана Грозного.
- Ну да. Правители России, так серия называется. Цари, императоры…
- А. Ну, вот, Иван, который убил своего сына…
Прилаживая портрет на заранее вбитый гвоздик, я вздыхаю.
- Оссподя! Знаешь, как замполит мне в армии говорил? Не, не буду. Просто привыкли мы царей по себе равнять. Плохой – хороший. Как будто это пацаны какие, с параллели. Дружить – не дружить!
- Но он же опричнину ввел! И жестокий был!!!
- Да! Казань взял – оплот тогда крымского татарства. Взял!!! И это РУССКИЙ город до сих пор, чтобы они там не придумывали. Астрахань взял в 1556-м? Взял. Мы теперь астраханские арбузы едим. Поволжье, хлебный край кто присоединил? Грозней. На берег Балтики в результате войны с Ливонией вышел – первый! А за Сибирь и за то, что он Ермака сюда послал, вообще мы с тобой лично, по гроб жизни должны быть ему благодарны…
- Почему?
- Да потому, что иначе толклись бы с тобой в этой чертовой Средней полосе России, где полная разруха и ступить некуда… а ведь Грозный мог Строгановых послать на фиг: да идите вы со своей Сибирью! Мне и так земли хватает. И жили бы мы с тобой сейчас не тут, а в каком-нибудь Мухосранске.
Она улыбается. Черт, я забыл, что у нее предки – из Польши. Участники восстания. Мда. Неловко. Ладно. История – это штук всегда немного болезненная. Можно и оцарапаться…
- А это кто? Молодой вроде…
- Осторожно. О! Это у нас Борис Федорович. Годунов. Правил семь лет. Томск основал, множество других городов. Да, из опричников вышел. Но ничьей кровью не измазался. Умный и хитрый был. Голова… Так, сейчас еще вот этого. Совсем мальчика.
- А это кто?
- Фёдор Борисович Годунов, его сынишка. Год всего «поцарил», даже меньше - был задушен, так же была убита его мать, а сестру-красавицу, обесчещенную самозванцем, заточили в монастырь.
И тут она по настоящему удивляется. Еще бы! Невозможно не заметить, как бросается в глаза несходство безбородого, лощеного волоокого красавца в  ряду русских царей.
- Но это же… Это же Лжедмитрий! Самозванец!- Ну, и что?– говорю я, принимая у нее из рук тяжелую раму – Этому «самозванцу» присягнула вся Москва. Все официальные органы. Бояре. И он год правил, как миленький… Шапку Мономаха носил, державу и скипетр. Чтож теперь?
- Но Наполеон же тоже в Кремле был!
- Был. Однако в это время у России был ЗАКОННЫЙ РУССКИЙ ИМПЕРАТОР. Который и управлял страной. А Бонапарт был захватчиком. Вы Алиса, не путайте…
- Называйте меня на ты, хорошо…
- Извини. Никак не могу привыкнуть – женщин всегда на «вы». Так чо это разные вещи! Шуйский против него заговор сварганить – убить хотел. Так Лжедмитрий его… помиловал! Оставил жить. Это в те-то времена, когда на кол сажали! Ну, дождался, что Шуйский второй заговор создал, и убил Лжедмитрия.
- А Минин с Пожарским?!
- А там вообще другая история. Во-первых, сражались они не против Лжедмитрия, а против поляков… э-э, в смысле, интервентов. Во-вторых, им-то противостояла на тот момент как раз РЕГУЛЯРНАЯ АРМИЯ Российского государства, Московские полки, состоявшие как из поляков, так и из московских дворян! А они были ополчением. По сути дела, «незаконными вооруженными формированиями».
- Да уж… Такие вещи вы говорите!
- Давай следующего. Шуйский, мерзавец. А что делать? Четыре года, до 1610 – легитимный русский правитель. Законный. Кривовато висит… да и ладно. Так ему и надо. А это вот уже товарищ первый Романов. Мальчик Миша.- Он маленький был, да, когда царем выбрали?1
- Да уж точно… ничего, освоился. Москву восстановил. «…еще красней и необъятней, и величавей, чем была, как золотая голубятня, на пепле выросла Москва!". Ну, правда, это про другое. Та-ак. Ко у нас следующий? А-а, Алексей Михалыч. Тишайший… Ой, какой мужичок был! Боярином Морозовым воспитывался, простой русский парень, можно сказать. В салки любил играть, да бабки коровьи...  Здоровый, румяный, добродушный, веселый… и это неоднократно отмечалось соотечественниками и иностранцами. Умел разбираться в литературе, поощрял художников, архитекторов и прочих гениев…
Алиса усмехается. Рассматривает ноготок, царапнувший о край портрета.
- Вы с ними… как со знакомыми… иди детьми.
- Так, а что? Цари, Алиса, живые люди. Такие же, как и мы. Им в детстве им тоже поиграть хотелось, побегать, а не на трон садиться во всей этой ерунде… знаешь, сколько царские одежды в из время весили?! Сорок три килограмма! Как полная боевая нагрузка спецназовца. И сидеть в них, держа державу со скипетром, надо было по 6 часов! Неподвижно! Просто надо думать не о том, какие они все сволочи, эти монархи, а что хорошего сделали.
Девушка задумчиво рассматривает портрет. Вскидывает на меня безжалостные серые глаза под длинными ресницами.
- Петр Первый. Великий
- Да. Великий. Величайший, черт подери! – я чуть не падаю со столу, дернувшись -  Да. ГОСУДАРСТВО СОЗДАЛ! Не фиг собачий, а государство, в котором мы сейчас живем. Не эту идиотскую боярскую Русь, вялотекущую, рыхлую, жирную… а ГОСУДАРСТВО. Которое потом жахнуло в Европе да так, что Европа язык свой поганый прикусила – варварами нас называть. На равных стали играть с ней. Ладно. Давай второй.
- А это Екатерина первая… Она же немного поцарствовала, да?
- Да. Шесть лет Бог матушке отпустил. Дочь пастора. Она… добрая была. Скольких людей от петровского гнева спасла! Ничем особенным не запомнилась – но и крови ведь не лила.
- А этот… не помню.
- Петр Второй. Да, о нем вообще не говорят. Три года на престоле, умер от оспы. А ведь мальчишка был живой, сообразительный, умный. Но характером в Петра. Да, господи, как вы вот все такие… черт вас знает, хулиганы!
- Мы не хулиганы.
- Ну, я это так, образно. Вам слово – вы десять. Не хочу учицца, а хочу женицца… Правда, тот как раз учиться хотел. А жениться – нет. Насильно выталкивали – наследники нужны. Так и помер за пару часов до свадьбы назначенной. От черной оспы.
- О! а про эту я читала…
- Про кого? Погоди, тут не вешается никак. А! Анна Иоанновна. Ну, естественно. Ледяной дом, кровь, казни.
- Ну, Пикуля читала.
- Молодец! Хорошая вещь. Я бы его вам вообще вместо учебника давал. А ты вот знаешь, что, при всех ужасах, первый жестокий указ, запрещающий московским лихачам-извозчикам гонять сдуру по улицам и давить прохожих, появился именно при Анне Иоанновне?! А? Блин, в порядку ведь русских раздлобаев хотела приучить. Где кнутом, где дыбой. Время было такое, слово не прошибало, только кнут. Анной учрежден Шляхетский корпус для детей дворян, в 1732-м в два раза увеличено жалованье русским офицерам… Во время русско-турецкой войны 1735-1739 русская армия дважды! - входила в Крым и разоряла это поганое гнездо, были захвачены турецкие крепости Очаков и Хотин. Так что ее тоже строго не надо судить. Так, идем дальше… О! Печальный товарищ.
- Он же совсем младенец…
Я грустно гляжу на портрет.
- Он был почти младенцем, когда стал царем, а при нем регентшей анна Леопольдовна. А затем – переворот, сначала крепость Холмогоры, потом Шлиссельбург.
- Его… ребенком туда посадили?!
- Да. В крепости Иван Антонович находился в полной изоляции, ему не разрешалось никого видеть, даже крепостных служителей. За все время заключения он так и не увидел ни одного человеческого лица. Ты понимаешь, КАКОВО ЭТО – дожить до 24 лет в крохотном, как кухня, каменном каземате?! А потом зарезали. Как барана. Мирович поднял бунт, его и зарезали… ибо приказ был – живьем не выдавать. Во пусть и висит… напоминает. Ладно. Дальше.  Елизавета, дщерь петрова.
- Это тоже хорошая?
- Как тебе сказать? Про нее ходила эпиграмма, приписывемая потом Пушкину: «Веселая царица была Елисавет: поет да веселится, порядка только нет!». Порядку при ней мало было, это точно… Хотя были основаны первые русские банки — Дворянский, Купеческий и Медный. Но дело-то не в этом. Сразу после воцарения она, женщина религиозная, дала обет, что в течение ее царствования не будет смертных казней. И НЕ БЫЛО!!! Она строго этого придерживалась. Да, ноздри по-прежнему рвали и в Сибирь ссылали, но – не казнили. Для Руси это просто чудо.
Из коридора доносится гомон – «продленка» пошла в столовую, как стадо карликовых бегемотов. На Алиса уже не обращает внимания на этот шум. Она слушает. А подавая портреты, протирает их… рукавом своей кофточки!
- Петр Третий… Неприятный на вид.
- А что ты еще хотела? Немецкий принц, доставленный в Россию – где груб народ, напитки и закуски; в солдатики играл, читал Расина и не учился говорить по-русски…
- а… ну да, он в постели в солдатики играл.
- Тьфу! Ты знаешь, через постель Елизаветы сколько тогда уже жеребцов проскакало?! Драгунский полк. Они такие вещи творили, что вы и в Интернете не увидите… А Петр третий, кажется, девственником и помер. Гм. В-общем, я тебе ничего не говорил.
Герштейн морщится, но без брезгливости – скорее для приличия и высоко изгибает красивую бровь. Я смущаюсь, бормочу, пристраивая портрет бедолаги Петра Федоровича.
- …и получил – апоплексический удар. Вилкой в шею. А ведь веротерпимый был, старообрядцев прекратил преследовать, их до сих пор в Сибири пруд пруди, самые даровитые и работящие! Давай матушку  Екатерину. Ух! Немка ведь, Немчина конченая, а такой русской бабы еще и поискать в истории. Самая русская их всех русских цариц! Клеопатрушка наша русская… при Екатерине, как говорил Безбородко, канцлер ее, ни одна пушка в Европе тявкнуть не смела без российского на то разрешения…
Я любовно прилаживаю портрет этой женщины, изображенной уже в пору ее начинавшейся дородности, державности… Алиса смотрит на меня снизу вверх и спрашивает с любопытством:
- А вы знаете, что Алек… нашего директора Екатериной Великой называют?
- Знаю. Похожа.
- но… чем?
- Душой. Размахом. И смелостью. Между прочим, убежденная противница крепостного права! Если не бы не Пугачев-чучело гороховое, крестьян бы точно на стол лет раньше освободили!  А потом Радищев тоже добавил перца… Екатерина же издала свои важнейшие законодательные акты — жалованные грамоты дворянству и городам. Была подготовлена также третья грамота — государственным крестьянам, но тут пугачевщина и началась, язви ее в душу. Между прочим, при Катеньке началась школа.
- Это как?
- В 1780-х годах была ею создана сеть городских школ, основанных на классно-урочной системе. С тех пор и учитесь.
Портреты покрыли основную часть стены-выгородки, заходят за ее угол. Немного монархов осталось. Каблучки Алисы цокают по темному линолеуму.
- Павел… романтик, верил в добро и справедливость. Тоже ведь порядок, блин, в России прививал, издал положение об городских исправниках, систему МВД реформировал, взяточников сажал, гвардейских пьянчуг приструнил… и что? Спасибочко ему Расея сказала: табакеркой череп проломила. За все хлопоты. Александр Первый. Красавец. Нравится?
- Ну-у… неплохой мужчина!
- Ох, какой был красавец. В воспитатели к Александру по рекомендации Дени Дидро был приглашен швейцарец Лагарп, республиканец по убеждениям. Великий князь рос с романтической верой в идеалы Просвещения, сочувствовал полякам, лишившимся государственности после разделов Польши, симпатизировал Великой французской революции и критически оценивал политическую систему российского самодержавия. Екатерина Вторая заставила его прочитать французскую Декларацию прав человека и гражданина и сама растолковала ему ее смысл. Понимаешь?! Царь – республиканец! В апреле 1801-го сам создает Непременный совет— законосовещательный орган при государе, получающий право… опротестовывать действия и указы царя. Да! Сам царь себя и ограничил. Это вообще мыслимо такое в русской истории?!
Алиса молчит. Только часто моргает роскошными ресницами.
- Он же  ведь с этим советом первую русскую конституцию подготовил: свобода слова, печати, совести, личная безопасность, гарантия частной собственности и тэ дэ,  проект манифеста по крестьянскому вопросу - запрет продажи крестьян без земли, установление порядка выкупа крестьян у помещика. Блин, слетелось воронье чиновничье, не дали сделать. А 1803-м - указ о «свободных хлебопашцах», разрешавший помещикам отпускать крестьян на волю и закреплять за ними землю в собственность, что впервые создавало категорию лично свободных крестьян… Это – как? Да эти крестьяне Сибирь свободную и богатую подняли! Этих потом кулаками обозвали и раскулачивали под дулами винтовок! И помер в Таганроге, но говорят, ведь не помер… Старец Федор Кузьмич, обликом и поведением на царя похожий точь в точь, в нашем Томске помер, упокоен в склепе! До сих пор загадка.
- А… Аракчеев?
- Черт! Чему вас прежняя историчка учила, проклятье? Только тому, что все цари мерзавцами были?! Извращенцами? Сатрапами? Ты вот письма по электронной почте получаешь?!
Она открывает рот с безупречными зубами, поражаясь такому перескоку темы.
- А-а… да.
- А когда на них отвечаешь?! Сразу?
- Нет… иногда через неделю.
- А Аракчеев поставил приказом: НА ЛЮЛОЕ ОБРАЩЕНИЕ простого человека в государственный орган отвечать в ДЕНЬ ПОДАЧИ ПРОШЕНИЯ!!! А тогда компом и Ворда не было. Понимаете?! И медлительных – увольнял! Вот за что человека надо помнить, Ане зав «военные поселения»! Давай следующего сатрапа… О! Во!!! Мучитель и утолитель восстания героических декабристов! Тиран Николай Первый!!! Гонитель Пушкина, так его-перетак!!!
- Ну ведь… декабристов-то… - бормочет растерянная девушка.
- - ДА! – я опять от волнения чуть не грохаюсь со стула – Да, ПЯТЕРЫХ казнили! Пятерых, а там, на Сенатской, восемь полков стояли! И Николай потом ЛИЧНО вычеркивал из списков имена, если хоть какой-то повод был! Сколько их, друзей и всех прочих, осталось – ни вопроса не задали! Лично спасал людей и от Сибири, и от виселицы, понимал – нельзя так!!! Этого никто не помни! А то, что он Пушкина камер-юнкером назначил, все помнят! А то, что этому Пушкину, тоже другу декабристов, надо было хоть кусок хлеба дать, чтоб писал и ни о чем не думал, об этом мать вшу, никто не вспоминает!
- Александр Второй. Он кто?
- Конь в пальто… извини, разволновался. Страну принял, как после разрухи. Все вкривь-вкось. Да ему памятник надо ставить… По случаю коронации в августе 1856 он объявил амнистию декабристам, петрашевцам, участникам Польского восстания 1830-го, кстати… как я понимаю, твой предок тоже амнистию от него получил?! Вот так! Приостановил на 3 года рекрутские наборы, в 1857 ликвидировал военные поселения. В течение 4-х лет стремился крестьян освободить и ведь все-таки освободил в 1861-м! освободил ведь…
Я смотрю на неулыбчивое, некрасивое лицо человека с бакенбардардми, рукавом смахиваю с него пыль.
- Эх, Николай Александрович… Да ты ж Горбачев девятнадцатого века. Телесные наказания кто отменил?! ОН! А раньше батогами били. А ему – бомбу под ноги. Гриневицкий. Вот же идиот! Карету взорвали, уцелел – нет – вышел, дурачина, стал «за жизнь» говорить с раненым террористом! Кстати, Он погиб как раз в тот день, когда решился дать ход конституционному проекту Лорис-Меликова, сказав своим сыновьям Александру – будущему Третьему! - и Владимиру: «Я не скрываю от себя, что мы идем по пути конституции». Все, капец реформам настал.
Потом мы вешаем Александра Третьего, которого я любовно глажу по макушке: как-никак, а я ему должен быть лично благодарен! Мужик впервые в России разрешил курить на улицах… Алиса уже ничего не спрашивает, а ей рассказываю о том, как Александр Третий устроил великий сибирский путь, Транссиб, без которого города нашего не было бы, и о том, как приписывают ему указ о «кухаркиных детях»,который на самом деле не он составил, и не он эти строчки на бумаге написал… В итоге мы достали последний портрет, Николая Второго. Я подержал его в руках; девушка тем временем зашла за угол этой отгородки, с любопытством заглянула:
- А тут что будет?!
- Классный уголок одиннадцатого «вэ».
- То есть?
- Ну, уголок. Диван, журнальный столик, кресла… полочка с книгами.
- Где ж вы все это достанете?!
- Это мои проблемы.
Она вернулась. Я как раз прилаживал на стену портрет последнего российского самодержца. И проговорил между делом.
- Вот ЕГО мне не жалко. Про-срал страну! Добрый, слабовольный, бесхарактерный… тюфяк! Мне царевича Алексея жалко.
- Наследника?
- Да. Больного гемофилией. Пустяшная царапина, кровотечение – смерть. Ни тебе на велике погонять, ни побегать в казаки-разбойники… и в итоге получить пулю в лоб с подвале ипатьевского дома.! Вот его жалко, пацана. Вам когда о царях рассказывают, вы думаете – о, лафа! да фиг там. И пороли их, и в карцер сажали. Все по распорядку – жрать, спать, пить, на молитву… ого-го, там у них какая муштра была.
Я тяжело спустился с деревянной площадки стула. Алиса Герштейн забирает свою модную сумочку.
- Спасибо ва… тебе, Алиса.
- Не за что, мне интересно было – она меня напоследок слегка ожгла серыми иглами – а зачем вы мне все это рассказывали? Ведь не урок же...
- Наверно, не мог НЕ Рассказывать – честно признался я – да и кстати, особая пикантность в том, что я рассказывал про царей представителю школьного совета старшеклассников. Не правд ли?
Она меня выпускала в коридор и во всех ее движениях, в руках и ногах ощущалась та холодноватая заматерелость, которая уже отдает под ложечку Женщиной, самкой… гос-споди, да какие же они все! Она шла со мной из класса, как с кавалером. Я запер дверь и проговорил:
- А дело в том, что демократия – отлично, конституция – хорошо, вот царь с конституцией лучше… Знаете поговорку: без царя в голове? Так вот, царь в любом деле нужен. И было бы неплохо, если бы царем у нас стал… ваш совет.
Она странновато так хмыкнула. Еще раз посмотрела сквозь частокол ресниц, гордо откинутой головой.
- Посмотрим, Алексей Николаевич. Всего хорошего!

Отредактировано историк Яхонтов (2008-02-17 18:08:22)

Генералом Жоффром назначили Галю Мухаметову. Привыкшая держаться в тени, она, оказавшись на переднем крае – в прямом и переносном смысле, покраснела, отчего ее лицо стало густо-багровым; и от напряжения она даже украдкой расстегнула ремешки на своих полусапожках – видимо, ответственность ее распирала с головы до ног. В голосе девушки появилась некоторая, ранее не просматривавшаяся гортанность. И властность. Генералом Ожимо стала тихая Янковская, у корой постоянно запотевали очки и она протирала их тонким белым платочком, похожим на клок офицерского шелкового шарфика.
У немцев на роль Мольтке выдвинули Бондаря – ох, ну герой, просто герой. Он усиленно катал желваки по скулам, пытался говорить басом… он бегло смотрел на ставшую картой доску, зло шипел на пытавшегося что-то доказать Лазаря. Как я и предполагал, он, абсолютно уверенный в крепости своих  1-й и 2-й армий, приказал их оставить в обороне, а сам рванул к Вердену – лакомом куску. Я смотрел, что Лазарь, у которого пот крупными каплями выступил на покатом лбу, склонился над листочком: читал, смогут ли их 44 пехотных и 7 кавалерийских дивизий выстоять против 56 и 10 соответственно французских; Раевских носилась и визжала и только мрачная Мульпямяэ, с ногами забравшись на парту, нависла над ним. Она сбросила туфли, сабо на ремешках, украшенных какими-то фальшивыми стекляшками, и я видел в промежутке дерева ее окаймленные темной полоской широкие большие пятки, и серые пятна выпуклостей подошв… Она периодически зло откидывала со лба длинные волосы. Тут я их обрадовал: отнял де дивизии и кавалерийский корпус, бросив их на Восточный фронт в связи с прусской операцией. Мольтке-Бондаря срочно отозвали, выпихнув веред Флимер, назвав ее «фон Клуком» – та побледнела от ответственности. Но за указку держалась цепко.
На реке Урк начались первые бои. Кубики грохотали по тарелке, украденной из столовой и шансы на Урке были 1 к 3 не в пользу немцев. Флимер сняла еще две дивизии и бросила их на Рук; при этом она гипнотизировала взглядом Янковскую, ей хотелось верить, что штаб французов, погрязший в споре сежу Янковской и Майбахои, и огрызающейся Мухаметовой, парализован.

Потом к доске на крыльях вылетел Гяуллин, резво прочертил стрелу в увиденный им разрыв между 1-й и 2-й германскими армиями; «французы» завопили отчаянно. Бондарь уронил мел, а когда поднял, затравленно озираясь, было поздно: кубики возвестили об угрозе, можно было поманеврировать, но «Мольтке» решил не рисковать, отдал приказ об отходе и сгорбившись, сошел в с помоста; Мульпямяэ, потеряв всякий стыд, вскочила на парту, и расшвыривая босыми нонами учебники, орала: «Я тя убью, Бондарь! Вали их!»; но приказы отдаются генералами – когда немцы опомнились, Янковская и Гяуллин успели накопить «кулак» за каждую минуту у них прирастало по полку! – и 5-я армия потекла в этот пролом; я дал немцам три минуты на перегруппировку; кубики трещали, обозначая потери французов, но их было не остановить, они накачивали бой резервами, еще ничего не зная о «марнских такси» и патриотизме французских таксистов, высаживавших солдат из «Рено» под пулями и шрапнелью; тут постучали в дверь – Мултьпямяе осеклась, лениво слезла с парты,  и со злостью пнула свои туфли в угол – я дал задание на восстановление линии фронта, побежал к дверям – только бы не Шиллер, а то пляшущая на парте Мульпямяэ вполне сойдет за стриптизершу – но это была полнолицая, смешливая Наташа, директорский секретарь.

Она выглядела возбужденной… но неприятно возбужденной. Расстроенной. ***Буквально вытащила меня из дверей, схватила своими белыми полными ручками и зашептала горячо:
- Алексей Николаевич, все пропало… Александру Владимировну положили в больницу – надолго! И про курилку вот что...

…Я вернулся в класс. Мрачно посмотрел на веселящихся «немцев». Раевских показывала «факи» мрачному Майбаху. Я уперся взглядом в Мульпямяэ – та снова сидела на парте, теперь уже верх наглости – по-турецки, сверкая смуглой кожей коленок в модные прорехи джинсов:
- Во-первых, с парты слезь…
- А че… Ну, нафиг!
Обжигая меня недовольным взглядом, девушка спрыгнула на пол и демонстративно отшвырнула босой ногой сброшенную тетрадку – нога громко шаркнула по сухому пыльному полую
- Вы решили, что будете делать?
- Да! – закричала Раевских и выпихнула вперед Лазаря – Это у нас… Фон-дер-Гроб, генерал!
- Гроб так гроб… - покорно согласился я – Что делать будете герр Гроб?!
- Смыкаем флаги 1-й и 2-й армий! – важно сказал Федя.
Я покачал головой.
- У вас двести километров открытого, по сути дела, фронта. Я вам предлагал маневрировать… вы не захотели. Теперь вам надо преодолеть с обоих сторон как минимум по 80 километров, чтобы закрепиться и создать «коридор». Вам понадобиться как минимум 20 часов марша, чтобы подтянуть хотя бы пару полков… А?
- Ну и чо? Подтянем!!! – захихикала Раевских - Было бы, чо подтягивать…
- Да вот х… фиг вам! – рявкнул я.
И подскочил к доске. Мел в моих руках запищал жалобно.
- В этот момент по приказу коменданта Парижа, генерала Роже Мартэна реквизируются 800 его таксомоторов «Рено-5». Все, никаких кубиков! Это исторический факт! Каждый может перевозить как минимум 4 пехотинце с оружием. Скорость этих такси – 60 километров в час. Дороги отличные. За час они выбрасывают на фронт 6-й армии 3200 пехотинцев… возвращаются обратно. Пехота вступает в бой с колес. Расшибает в пыл ваши аванпосты. За восемь суток французы и союзники продвигаются вперед на 80 километров вглубь, создавая кулак размахом в 120 километров. И выходят вам в тыл! Все, херен унд дамен, собирайте вещички. А герру Мольтке остается только застрелиться… из наградного браунинга.
Моя тряпка прорезала широкую полосу в меловом театре военных действий.
- В тишине – еще не взорванной радостными криками «французов» прозвучало злое:
- Твою мать!
Варвара  стала, подобрала свои туфли и вдруг, размахнувшись, швырнула один в Майбаха: неизвестно, куда метила, но попала в плечо – тот сьежиля.
- Мульпямяэ!!! – гаркнул я во всю мощь легких – Прекратить немедленно! Все, умейте проигрывать достойно.
«Французы» веселились. Колмакова с Мухаметовой обнимались. Дима молча потер плечо, морщась, подошел к Мульпямяэ – та, надув губы, сунула свою лапу с яркими лаком на ногтях чуть Оли не ему в лицо и юноша покорно, сгорбившись, надел сабо на нее. Я усмехнулся. Все-таки, что же его с этой троицей связывает? «Немцы» огрызались. Мне вдруг стало все равно.
- Все, урок закончен… можете идти!
Они не удивились – хотя звонка еще не было. Дым разгрома под Марной витал в воздухе, заволакивая сознание. Я уселся за свой стол и проговорил:
- А самое главное, что вы только что… просрали свою свободу.
Это подействовало, как удар хлыста. Застыла Мульпямяэ, застегивавшая ремешок сабо, Флимер, снявшая очки, уставилась на меня большими – без очков, бледными близорукими глазами.
- Чево?!
- Курилки – о которой я рассказывал – не будет. Педсовет принял решение… мне только что сообщили. Так что, веселитесь, детки. Будете по-прежнему курить в туалетах, за школой, бегать туда-сюда в куртках на голый пуп… придатки себе студить. Радуйтесь!
- Ура-А! – заблажил Крайнев – наша вязла… Ура!
Кто-то еще хихикал по инерции. Раевских стояла со странным выражением на лице – размышляла, как реагировать.
Я нехорошо усмехнулся.
- Вы имели шанс стать свободными. Уж если хотите курить – то курить открыто. По-взрослому. Но… этот шанс не ваш! Будьте рабами.

Я  продекламировал:

Паситесь, мирные народы,
Над вами звонко свищет бич!
К чему стадам плоды свободы?
Их должно резать или стричь…

И прибавил смачно:

- Тьфу!

Уходили в молчании. Я сидел потерянный. Даже глаза прикрыл. Топтали по полу их каблуки и кроссовки, грохотали отодвигаемые стулья. Все равно… Пусть уходят. Гулко хлопали двери.
- Алексей Николаевич!
Я открыл глаза. У стола стояла Света Янковская – за ее спиной худенькой маячили рыжеватые волосы Наташи Петровой.
- Что, Света?
- Вы не расстраивайтесь так… - она сжала маленький кулачок на ремешке рюкзачка – Мы… вы… еще все будет…
Я посмотрел на ее чистые серые глазки, умытые линзами очков.  Плиссированную юбку – такие на старшеклассницах сейчас редко увидишь, темные колготки, на упрятанные в «балетные» туфельки без каблуков. Какие маленькие ноги… как у японки.
- …еще все будет решено! Еще будет! – с отчаянием выпалила девушка.
Я только устало кивнул.
- Все будет, будет, света. Неизвестно, буду ли я только… Ладно. Иди. Мне сейчас тоже… в учительскую.
Она посмотрела на меня растерянно, рывком обернулась и пошла. Бесшумно ступая, как кошка.