Настроение препаскуднейшнее. Угораздило же меня в Новониколаевск! Городишко премерзкий. Грязь азиатская, с десятого года мостили-мостили, да так только два улицы и полпроспекта замостили. Из блистательную публики только Жернаковы, Смирновы, Коноваловы да Маштаковы, жидовский просколзень Бейлин, иной раз Иннокентий Павлович Кухтерин наезжает, и то хорошо; остальное – рвань третьегильдейская, лавочники. Чиновники пьяницы и мерзостны. Впрочем, как и я сам.
Сегодня с утра было столь премерзко, что посмотрел, кто дневалит – ага, Куропень Алексашка; дал ему рупь, послал в чанную Ван Чио Мина на углу, принес чайничек… а там наша, смирновская. Выпил стакан; полегчало. Сижу в кабинете, смотрю с отвращением на сейф, слушаю, как муха по стеклу ползает. Художественно свищет, зараза, как соловей!
Тут ротмистр Пиндеревский пожаловал. Шашка по полу волочится, сам маленький, короткошеий. Усы торчком; из польской шляхты, что еще при Александре Великом бунтовала, обрусел, с-скотина, опростился… Усами трепещет. "Разрешите, вашвысокоблагордь…». Разрешаю. Валяй, мерзавец! Ах, выпить бы кофию. Или мадеры.
- Осмелюсь доложить….
И докладывает. Приезжий чиновник давал публичную лекцию в Реальном училище, дамы были в восторге, одна в обморок упала, одна чуть не родила… Лекция провокационная, душком попахивает; господа расходились, надвинув на лбы котелки. Ну-ну. Смотрю на его пуговицы оловянные.
- Хто такой был?
- Осмелюсь доложить, по рекламации осведомителев, вашвысоблагордь, некий статский советник Голомазов… из Столицы!
Ну-ну. Я с усилием поднимая голову.
- И что с того, ротмистр? Конкретнее…
- Разрешите высказать, вашвысокоблагордь, была пространнейшая элоквенция… к войне с Европами.
…и на всякий случай прибавляет:
- …с обеими, ваше-ство!
И лыбится. Лыбится, с-скотина.
- Что лыбишься, что? Щас зубы-то выхлещу, ужо тебе. Слышь, ротмистр! – ох, я бы выпил мадеры – А ты хоть знаешь, в какой стороне Европы находятся.
- Так точно! Тама – Китай, тама – льды-с, а тама – Европы-с. Прямо за Москвой и начинаются. Шагнешь и ты ужо в Европах…
- Дур-рак ты, ротмистр! – рычу я – Учи албанский и географию! Тьфу! Евр-р-ропы тебе… Ну, что он говорил?!
- Не могу знать, вашвысокоблагордь… рекламации осведомителев…
- Хулу на государя Императора возводил?!
- Никак нет, ваш-ство. Два разА цитировал-с…
- К свержению власти российской призывал?
- Никак…
- Социал-демократию филозофствовал?!
- Ника…
- Дур-рак ты ротмистр! А чего ж ты с такой ерундовиной до начальства лезешь?!
Он вылупили моргает, сукин кот. И шашкой бряцает. Я тру щеку, небритую и говорю устало:
- Или вон, ротмистр. Но… наблюдение установить. Как положено. А то лекции читают, с-сукины дети! Я им дам лекции! Выполня-а-ать!!!
- Есть, ваше высокоблагордь!
Оставшись один, я подхожу к сейфу. Открываю Наливаю себе из чайничка. Водка теплая. У, сукин город!!! Выпиваю, потом беру «Уложение законовъ и Государственных Актовъ Российской Империи" и торцом книги бью муху. Коротко и точно. Жирная, сволочь! Оставляя на стекле белый след, падает вниз.
А потом вынимаю из сейфа тонкую папочку с надписью «Дело особой важности», надписью чернилами: «Гр. Гарина» и фиолетовыми печатями департамента полиции и сажусь за стол. Раскрываю.
С первого листа смотрит на меня приклеенная фотокарточка. Благородный господинчик. И начинаю, мучительно зевая, читать.
Ну, здравствуй, Николай Епифанович. Голомазов. Вот ты и вернулся…
Ничего. От штабс-капитана Гнедова-Полосатых еще никто не уходил. Непоротым.